Джордж Дрейфус - профессор кафедры религии в Уильямс колледже, штат Массачусестс, США, доктор наук в области истории и религии (1991), геше лхарамба (доктор буддийской философии) (1985)
Чтобы понять развитие практики поклонения Шугдену, необходимо изучить восприятие этого божества на протяжении большей части истории гелугпинской традиции. Для своих последователей в двадцатом веке Шугден ? это Гьялчен Дордже Шугден Цал (rgyal chen rdo rje shugs ldan rtsal), «великий магический дух, наделенный несокрушимой силой» [22]. Однако в более ранних описаниях Шугден известен под другим, менее возвышенным именем, Долгьял. Даже Пабонка называет его именно так, когда говорит: «Когда деревянную утварь, (т.е. ящик) бросили в воду, побелели воды озера Дол. Пребывавший в водах озера, стал он известен на некоторое время под именем Долгьял». [23] Это имя помогает нам понять, как к Шугдену относились в ранний период – как к беспокойному, но второстепенному духу. Это подтверждают и объяснения, относящиеся к перерождению Дракпы Гьялцена.
Само это имя (Долгьял) вызывает определенный интерес, поскольку в нем, возможно, таится объяснение происхождения Шугдена. Можно предположить, что изначально Шугден был тесно связан с местностью в районе долин Цангпо и Ярлунг, где находится озеро Дол. Там Шугден/Долгьял считался гьялпо (rgyal po), опасным красным духом умершего религиозного человека, либо нарушившего монашеские обеты, либо скончавшегося при мучительных обстоятельствах. [24] В этом случае Шугден/Долгьял ? это дух из Южного Тибета, который способен причинять неприятности, подобно другим красным духам. Неудивительно тогда, что его отождествление с Дракпой Гьялценом расценивалось сторонниками последнего как оскорбление этого важного ламы с несчастливой судьбой.
Мы находим подтверждение связи Шугдена с определенной местностью в описании, приведенном ньингмапинским учителем До Кьенце (mdo mkhyen brtse ye shes rdo rje) в 1815 г. Рассказывая о своих путешествиях, он упоминает о неприятном присутствии Шугдена в Южном Тибете. По дороге в Лхасу, проезжая ньингмапинский монастырь Дордже Драк, До Кьенце прибыл в местность Дратанг (grwa thang), где действовал Гьялпо Шугден (этим именем его называет лама). Однако дух не смог помешать его путешествию, и он безопасно добрался до места назначения. [25] Таким образом подтверждается, что это божество, Долгьял/Шугден, было хорошо известно и в ранние исторические периоды, и было связано с Южным Тибетом.
Его связь с Южным Тибетом подтверждается также и тем, что Шугдену поклонялись в некоторых монастырях этой местности, особенно в Самье (bsam yas), который к тому времени принадлежал к традиции Сакья. Там Шугден считался второстепенным, но опасным мирским защитником. Это также наводит на мысль о том, что почитание этого божества возникло в традиции Сакья. [26] Эта гипотеза в дальнейшем подтверждается упоминанием в основополагающем мифе о том, что этот защитник был покорен держателем трона Сакья Сонамом Ринченом (bsod nams rin chen). По одной из версий Шугден сначала предпринимает попытку отправиться в Ташилунпо, резиденцию своего учителя, Первого Панчен-ламы, Лобсанга Чогьена (blo bzang chos kyi rgyal mtshan, 1569-1662). В этом ему препятствует Вайбравала (rnam thos sras), надмирской защитник монастыря. Затем ему предоставляет приют Сонам Ринчен, который сжалился над ним и составил текст для его почитания. Под именем Сонам Ринчен следует понимать держателя трона Сакья.
Сонам Ринчен проливает новый свет на представление о гневном проявлении Дракпы Гьялцена и создание культа Шугдена, которое приписывается школе Сакья. На первый взгляд кажется, что это подтверждает услышанную ранее историю, однако стоит вспомнить, что Сонам Ринчен родился в 1704 г., намного позже событий, связанных с трагической кончиной Дракпы Гьялцена. Этот значительный разрыв во времени наводит на мысль о том, что представление о гневном проявлении Дракпы Гьялцена в образе Шугдена возникло позднее и включает различные версии, разработанные с учетом более поздних событий. Мифология, составляющая основу практики поклонения Шугдену, является не историческим описанием, но одной из многочисленных версий в веренице историй, сложившихся вокруг упомянутых трагических событий, которые получали новое толкование в свете новых исторических обстоятельств.
Нельзя с достоверностью сказать, играл ли Сонам Ринчен какую-то роль в саге о Шугдене, однако его вклад в традицию почитания этого божества неопровержим. Небольшой текст, приписываемый ему, по всей видимости, действительно существует. Это первый текст обряда, посвященного Шугдену, который мне удалось обнаружить. Его можно найти в собрании ритуальных текстов призывания защитников монастыря Самье, и это подтверждает, что практика Шугдена существовала в традиции Сакья с ранних времен. [27] Название текста («Обращение к Гьялпо [для] устранения Ганеба») наводит на мысль о том, что Шугден считался духом, отвечающим за устранение препятствий (Ганеба ? владыка препятствий). [28] Однако Шугден, по всей видимости, не играл важной роли в традиции Сакья, где он оставался опасным, но малозначительным мирским защитником. Это подтверждает и рассказ Калу Ринпоче, который упоминает о посещении небольшого сакьяпинского храма, посвященного Шугдену в Западном Тибете, и о глубоком страхе, который это божество вызывало у смотрителя храма. [29]
Связь этого духа с Южным Тибетом и связь с традицией Сакья подтверждается также и антропологическим описанием поклонения Шугдену в Гималайских регионах, составленном Стэнли Мамфордом. В своем иследовании, посвященном религиозной жизни в отдаленной деревне Цап в Непале, Мамфорд описывает практику Шугдена как сакьяпинскую практику, широко распространенную среди тибетцев этого региона. В небольшом тексте, используемом в этой практике, Шугден представлен мирским защитником, который наделяет богатством, пищей, жизнью и удачей, защищает Дхарму от уничтожения, отражает нашествия внешних и внутренних врагов десяти сторон. Наконец, к Шугдену обращаются как к особому защитнику школы Сакья: «Защити Дхарму и, в особенности, последователей школы Сакья. Я восхваляю тебя, согласившегося быть Шрунгма для сакьяп». [30]
Принимая во внимание это свидетельство, мы можем предположить, что практика Долгьяла была изначально второстепенной практикой в Сакья, а позднее ее заимствовала традиция Гелуг. Но здесь возникает другой непростой вопрос. Когда это произошло? Согласно одному из свидетельств, практика поклонения Долгьялу существовала в гелугпинской традиции в восемнадцатом веке. Убедительное доказательство этому упоминается в биографии гелугпинского эрудита Джангьи Ролбэ Дордже (1717-1786), написанной его учеником Тугеном Лосангом Чокьинимой (thu'u bkwan blo bzang chos kyi nyi ma, 1737-1802). [31] Туген пишет, что Джангья говорил о том, что Долгьялу поклонялись несколько Ганден Трипа. После некоторых неприятных происшествий очередной Трипа Нгаванг Чокден (ngag dbang mchog ldan, 1677-1751), наставник Седьмого Далай-ламы Келсанга Гьяцо (bskal bzang rgya tsho, 1708-1757) положил конец этой практике, изгнав Шугдена из монастыря Ганден.
Это упоминание Долгьяла представляет интерес по ряду причин. Во-первых, оно обозначает период поклонения этому божеству в традиции Гелуг. Эта практика, должно быть, существовала до вмешательства Нгаванга Чокдена и довольно длительное время, раз ею занимались несколько Ганден Трипа. Во-вторых, оно еще раз подтверждает беспокойный характер божества. Однако здесь ничего не говорится о связи с тулку Дракпой Гьялценом. Джангья как-никак был последователем Джамьянга Шебы, одного из основных гелугпинских иерархов, составлявших оппозицию Пятому Далай-ламе, и потому не был склонен соглашаться с историей о гневном проявлении Дракпы Гьялцена в виде Шугдена. Наконец, этот отрывок подтверждает, что в традиции Гелуг того времени это божество пользовалось второстепенным статусом, поскольку Джангья упоминает о его изгнании лишь вскользь. Предположение о том, что это было незначительное божество, подтверждается и тем, что так трудно найти какие-либо документальные свидетельства выполнения практики этого божества до начала двадцатого века. Но если Долгьял, как его называл Джангья, был настолько незначительным, почему Нгаванг Чокден и Джангья были против поклонения ему? Возможно, из-за его склонности причинять неприятности. Джангья упоминает, что Трипа, поклоняющиеся Долгьялу, сталкивались с трудностями, но не уточняет, с какими. Изгнание Долгьяла из Гандена могло быть связано также и с тем, что ни одному мирскому божеству не было позволено оставаться в Гандене постоянно. Даже Мачен Помра, божество местности (yul ha), из которой происходил Цонкапа, основатель гелугпинской традиции, не может оставаться в Гандене на ночь и обязано расположиться на ночлег ниже монастыря. [32] Наконец, возможно, сыграла свою роль политическая связь, о которой заявляли последователи Пятого Далай-ламы, между этим божеством и их заклятым врагом, Дракпой Гьялценом. Однако невозможно утверждать это с полной уверенностью, поскольку к тому времени история кончины Дракпы Гьялцена уже начала забываться. Джангья, возможно, не выступал против практики как таковой, поскольку мы находим изображение Шугдена в коллекции тханок, дарованных Джангье императором Цянлуном. Поскольку тханка не датирована, мы не можем установить точную дату ее появления в коллекции. Несмотря на сомнения в отношении некоторых деталей, можно предположить, что в середине восемнадцатого века Долгьял был беспокойным, но незначительным духом, которому поклонялись некоторые гелугпинские ламы.
Практика Долгьяла, или Шугдена, всплыла на поверхность и стала проблемой во время правления Тринадцатого Далай-ламы, наложившего ограничения на деятельность оракула Шугдена, но не запретившего практику полностью. Долгьялу можно было поклоняться согласно его месту в иерархии тибетских богов, а именно как второстепенному мирскому защитнику. Его оракулу было позволено находиться лишь в строго определенных местах, таких как Троде Кангсар (spro bde khang gsar) в Лхасе или Тромо (gro mo) в долине Чумби, но ни в одном из больших монастырей. Наконец, Тринадцатый Далай-лама и его правительство оказали давление на Пабонку с тем, чтобы тот отказался от поклонения Шугдену. Они были особенно недовольны распространением практики Шугдена в Дрепунге. Это расценивалось как попытка сместить Нечунга, который, как мы увидим позже, является мирским защитником монастыря Дрепунг и тибетского правительства. Поэтому они полностью запретили ему заниматься практикой Шугдена. Согласно его биографу, Пабонка пообещал больше не заниматься поклонением Шугдену. [33]
Эти события указывают на то, что поклонение Шугдену распространилось довольно широко во время правления Тринадцатого Далай-ламы или незадолго до того. Возможно, это произошло благодаря постепенному распространению этой практики в девятнадцатом веке, в особенности во второй его половине. Во время правления Тринадцатого Далай-ламы эта практика распространилась настолько, что стала вызывать беспокойство в правящих кругах. Но даже в то время ссылки на Долгьяла, или Шугдена, встречаются очень редко. Несмотря на то, что Тринадцатый Далай-лама выступал против казавшегося ему чрезмерным поклонения Шугдену Пабонкой, эта проблема оставалась незначительной, и практика этого божества не вызывала серьезных противоречий.
Таким образом, даже такой беглый обзор позволяет заключить, что на протяжении большей части истории традиции Гелуг Шугден был незначительным, пусть и злокозненным божеством в гелугпинском пантеоне. Это божество, по всей видимости, ранее никто, за исключением врагов Дракпы Гьялцена, стремившихся очернить его, не считал проявлением Дракпы Гьялцена. В постепенном внедрении его практики в традицию Гелуг не прослеживается никакой связи ни с Панченом Сонамом Дракпой, ни с его третьей реинкарнацией, Дракпой Гьялценом. Представляется, что гелугпинские ламы приняли Шугдена за то, что он был сильным мирским божеством, а не на основании его связи с линией Панчена Сонама Дракпы. Ламы, принадлежащие к этой линии, не выказывают особой склонности к Шугдену. Более того, монахи монастыря Дрепунг Лоселинг, использующие работы Панчена Сонама Дракпы в качестве учебного пособия (jig cha) и считающие его одним из выдающихся толкователей учения Цонкапы, имеют, за редким исключением, очень мало общего с практикой Шугдена.
Но как же незначительный дух из малоизвестной местности в Центральном Тибете оказался в центре непримиримых разногласий, стоивших жизни нескольким гелугпинским монахам, и по сей день представляющих угрозу единству гелугпинской традиции? Более того, как вышло, что ныне самые непоколебимые приверженцы Дракпы Гьялцена отождествляют с ним это божество и считают это своего рода реабилитацией и Шугдена, и Дракпы Гьялцена?
Для ответа на эти вопросы мы должны принять во внимание изменения, произошедшие в традиции Гелуг в первой половине двадцатого века благодаря Пабонке (1878-1941) и инициированному им движению возрождения. Несмотря на невысокий ранг, он обладал значительным влиянием в силу своей харизмы и чрезвычайно популярных публичных учений. Монахи старшего поколения часто вспоминают его завораживающий голос и необыкновенную преобразующую силу его учений. У Пабонки также были достойные ученики, в особенности очень талантливый и разносторонний Триджанг Ринпоче (khri byang rin po che, 1901-1983), тоже харизматичная личность, наставник нынешнего Далай-ламы, пользовавшийся значительным влиянием среди высших кругов Лхасы и монастырской элиты трех главных гелугпинских монастырей, расположенных вокруг столицы. Другим влиятельным учеником был Тобден Лама (rtogs ldan bla ma), лама подчеркнуто гелугпинских взглядов, активно распространявший учения Пабонки в Каме. Благодаря собственной харизме, а также качествам и влиятельности своих учеников, Пабонка обладал огромным влиянием в гелугпинской традиции, и это нельзя не учитывать при объяснении нынешнего конфликта. Он предложил новое понимание гелугпинской традиции, основанное на трех элементах: Ваджрайогини в качестве основного медитационного божества (идама), Шугдена в качестве защитника и Пабонки в роли гуру.
Как и другие деятели духовного возрождения, Пабонка стремился представить свои учения как воплощение ортодоксальной традиции. Однако если сравнивать их с основополагающими учениями традиции, представленными в текстах Цонкапы, то становится очевидным, что подход Пабонки во многих отношениях был весьма новаторским. Несмотря на то, что Пабонка, как и другие гелугпинские учителя, считал «Этапы пути к пробуждению» (ламрим) основой дальнейшей практики, он отличался от них тем, что он рекомендовал Ваджрайогини в качестве основного медитационного божества гелугпинской традиции. Необычность этого подхода заключается в том, что практика этого божества изначально пришла из традиции Сакья и не является частью изначального свода учений Цонкапы, основанном на практиках трех медитационных божеств (Ямантаки, Гухьясамаджи и Чакрасамвары). Новизна его подхода становится еще более наглядной, если мы обратим внимание на то, что Пабонка делал упор на Тару Чинтамали как второго по важности медитационного божества. Эта практика не является канонической в строгом смысле этого слова, но основана на чистом видении одного из основных учителей Пабонки, Табу Пемы Базры (sta bu padma badzra), о котором нам сегодня мало что известно. Однако говоря о новаторстве Пабонки, мы должны четко понимать, что эти практики он не создал сам, но получил их от своих учителей, а именно Табу Пемы Базры и Дакпо Келсанга Кайдруба (dwag po bskal bzang mkhas grub). Новизна подхода Пабонки заключалась в том, что он широко распространил некогда второстепенные учения, утвердив их как основные для традиции Гелуг, поскольку считал, что они представляют суть учения Цонкапы. Этот подход, типичный для любого движения возрождения, также объясняет и широкое распространение Пабонкой, особенно в конце его жизни, практики Шугдена как основного защитника гелугпинской традиции. Некогда второстепенное божество, Шугден, благодаря Пабонке стало одним из основных защитников традиции Гелуг. Таким образом он предложил новый отличительный подход к пониманию учений гелугпинской традиции, который сыграет чрезвычайно важную роль в «Деле Шугдена».
Продвигая Шугдена как защитника своего харизматического движения, Пабонка не изобретал практику этого божества ? по всей видимости, он получил ее от своих учителей. [34] Он, однако, превратил эту некогда второстепенную практику в основной элемент традиции Гелуг. Это превращение иллюстрируют эпитеты, используемые при обращении к Шугдену. Вместо того чтобы называть его «духом из Дола» (dol rgyal) или пусть даже «великим магическим духом, наделенным несокрушимой силой» (rgyal chen rdo rje shugs ldan rtsal), Пабонка и его ученики говорят о нем как о «защитнике традиции победоносного владыки Манджушри (т.е. Цонкапы)» ('jam mgon rgyal ba'i bstan srung) [35] и «величайшем божестве ? защитнике традиции Ганден (Гелуг)» (dge ldan bstan bsrung ba'i lha mchog).[36]
Эти описания небесспорны. Традиционно, школа Гелуг охранялась Царем Дхармы (dam can chos rgyal), надмирским божеством, связанным узами клятвы, принесенной им Цонкапе, основателю традиции. В Гелуг также говорится о трех основных защитниках, соответствующих трем типам практик, описанных в «Этапах пути к пробуждению» (skyes bu gsum gyi srung ma): Махакала для практиков с высшими способностями, Вайбравала для практиков со средними способностями и Царь Дхармы для практиков с низкими способностями. [37] Описывая Шугдена как «защитника традиции победоносного владыки Манджушри», Пабонка указывает, что это он ? защитник Гелуг, и заменяет защитников, назначенных самим Цонкапой. Этот вывод подтверждается историей, которую рассказывают последователи Шугдена для обоснования своих претензий. Согласно этой истории Царь Дхармы оставил этот мир и отправился на покой в чистые земли Тушиты, поручив защиту гелугпинской традиции Шугдену. Таким образом Шугден стал основным защитником гелугпинской традиции, заменив традиционных надмирских защитников. Не правда ли, головокружительный взлет в пантеоне божеств этой традиции!
Есть несколько причин, по которым Пабонка выдвигал это божество на первую роль. Несомненно имела место личная приверженность Пабонки Шугдену, берущая начало в его ранних переживаниях, снах или видениях. У этой преданности есть и семейная основа, поскольку Шугден был личным божеством его матери (skyes ma'i rgyud kyi lha). [38] Преданность Пабонки Шугдену находит отражение в написанных им текстах, например, в следующем отрывке:
«Возношу тебе хвалу и простираюсь перед тобой при воспоминании о твоих трех тайнах, о сильнодействующий яд для препятствий, врагов и нарушителей обетов; [пред тобой], о волшебная драгоценность, исполняющая желания и надежды практикующих; [пред тобой], о единственное древо жизни (т.е. опора) в деле защиты традиции Цонкапы». [39]
Искренняя личная приверженность, находящая подтверждение во многих текстах, посвященных Шугдену и написанных Пабонкой и его учениками, объясняет то рвение, с которым Пабонка распространял практику Шугдена. С точки зрения его последователей, это наиболее важная составляющая наследия, оставленного Пабонкой.
Существует, однако, и другая составляющая, которую необходимо исследовать для понимания противоречивого характера практики Шугдена, а именно отраженный в ней сектантский подход. Здесь нам придется снова вернуться к истории Дракпы Гьялцена. Для Пабонки, особенно к концу его жизни, одной из основных функций Гьялчена Дордже Шугдена как гелугпинского защитника было применение для защиты традиции Гелуг насильственных методов (несокрушимой силы). Пабонка очень недвусмысленно заявляет:
«Теперь [я] призываю к насильственным действиям Шугдена, главного бога войны традиции Цонкапы и ее держателей, гневного духа, Победителя Ямы (т.е. Ямантаки, или Манджушри в его гневном проявлении)... Пришло [твое] время освободить (т.е. убить) в одночасье всех врагов традиции Цонкапы. Защитник, прибегни к насилию, не нарушая свои прежние обязательства. Быстрее! Соверши насильственные деяния, не дав ослабнуть своим обещаниям, исполненным любви. Быстрее! Выполни [эти] просьбы и вверенные тебе поручения, не оставляя их без внимания (или не позволяя себе действовать беспристрастно). Быстрее! Выполни действия, о которых прошу тебя, ибо нет у меня иного источника надежды». [40]
Этот отрывок ясно описывает цель поклонения Шугдену. Она в том, чтобы защитить гелугпинскую традицию насильственными методами, включая убийство ее врагов. Мы должны спросить, что же означает этот отрывок? Должны ли мы воспринимать его буквально? И кто эти враги?
Подробный ответ на эти вопросы выходит за рамки этого очерка. Если отвечать коротко, то в некоторых отношениях этот ритуальный текст не особенно отличается от подобных текстов, посвященных другим мирским защитникам. Сам по себе этот текст ничего не доказывает. Однако если рассматривать его наряду с другими текстами, написанными Пабонкой, то призыв к убийству врагов Гелуг отличается от обычных ритуальных призывов, содержащихся в руководствах по поклонению защитникам. Давайте рассмотрим вот этот достаточно откровенный отрывок из вводной части текста посвящения, необходимого для поклонения Шугдену (srog gtad, о котором подробнее будет сказано ниже):
«[Этот защитник Учения] чрезвычайно важен для сохранения традиции Цонкапы от смешивания и искажения ее ошибочными представлениями благодаря великой жестокости и стремительности его действий, разящих подобно молнии тех, кто причинил вред Традиции Желтошапочников, независимо от их положения – высокого или низкого. [Этот защитник особенно важен, ввиду того что] многие люди с нашей стороны, будь то монахи или миряне, высокого ли, низкого ли положения, не желают довольствоваться традицией Цонкапы, что подобна чистому золоту. [Они] исказили [эту традицию], смешав ее с ошибочными взглядами и практиками других школ, чьи догматы объявляются необыкновенно содержательными и приносящими быстрые результаты, но [на деле] оказываются ошибками, нагроможденными среди ошибок, порочными, опасными и ложными путями. При таких обстоятельствах этот защитник Учения, этот свидетель, проявляется в своем собственном обличье или во множестве невыносимо ужасающих, устрашающих, гневных и яростных проявлений. В результате [его действий] произошли и происходят разнообразные события, которые видели и о которых слышали многие: некоторые люди теряют рассудок и сходят с ума; другие умирают от внезапного сердечного приступа; у третьих в силу неблагоприятных обстоятельств богатство, накопленное имущество и потомки исчезают бесследно; как озеро, куда больше не поступает вода из пересохшей реки, а некоторым очень трудно чего-то достичь в последующих жизнях». [41]
В этом отрывке из записей, сделанных Триджангом во время проведенной Пабонкой церемонии и опубликованных в (собрании его трудов), упоминаемое им уничтожение врагов гелугпинской традиции ? не просто литературный оборот или ритуальное заклинание. Оно может означать уничтожение защитником реально существующих людей. Но кто они?
В эту категорию попадает целый ряд людей. Несколько лам традиции Ньингма утверждают, что подверглись нападению Шугдена ? в последователей этой школы дух вселяет особый страх. Однако в приведенном здесь отрывке Пабонка, по-видимому, главным образом имеет в виду не последователей других школ, а гелугпинских практиков, примешивающих к традиции Цонкапы элементы других традиций, в особенности ньингмапинского Дзогчена, косвенная ссылка на который очевидна. [42] Миссия Шугдена, установленная здесь, заключается в том, чтобы не позволить гелугпинским практикам смешивать традиции, а также в том, чтобы нести возмездие тем, кто осмелится это предписание нарушить.
В этом и есть главный посыл мифологии, стоящей за практикой Шугдена, как она сформулирована Пабонкой и его последователями. Тулку Дракпа Гьялцен превратился в гневное божество, чтобы нести возмездие, но не тем, кто стал причиной его смерти, а тем, кто оскверняет чистоту традицию Цонкапы. Согласно этой легенде, Пятый Далай-лама стал объектом нападения Шугдена, поскольку включал в свою практику многие элементы из традиции Ньингма, что вызвало гнев Шугдена как защитника гелугпинской ортодоксальности. Пабонка открыто говорит:
«Поскольку Всевидящий Великий Пятый практиковал и развивал все системы взглядов старой и новой [школ], этот великий защитник благодаря силе предыдущих молитв явился в разнообразных ужасающих формах перед высшим Могущественным Владыкой (Пятым Далай-ламой) для того, чтобы сохранить и защитить чистоту великой традиции Цонкапы».[43]
Теперь мы можем понять этот занятный вираж в истории о том, как Дракпа Гьялцен переродился гневным божеством, Шугденом, которая начиналась с попыток очернить Дракпу Гьялцена, а закончилась восхвалением Шугдена. Пабонка знал все, что говорилось о смерти Дракпы Гьялцена, но истолковал услышанное не так, как его истолковали современники Дракпы Гьялцена. Для него центром событий был не Дракпа Гьялцен, но Шугден, а отождествление Шугдена с Дракпой Гьялценом было способом узаконить распространение его некогда незначительной практики.
Дракпа Гьялцен имел особое значение для Пабонки, который под давлением Тринадцатого Далай-ламы был вынужден отказаться от практики Шугдена и, наверняка, затаил обиду. Возможно, он чувствовал общность с Дракпой Гьялценом, который подобно ему был объектом неблагосклонного внимания со стороны могущественного Далай-ламы. Еще более важно, что Пабонка, вероятно, считал, что предполагаемое посмертное противостояние Дракпы Гьялцена эклектизму Пятого Далай-ламы сродни его собственному неприятию привнесения ньингмапинских учений в гелугпинскую практику. Гнев Шугдена был направлен не на институт Далай-ламы как таковой, но на ньингмапинские симпатии Пятого Далай-ламы. Наконец, выбор Дракпы Гьялцена в качестве источника линии Шугдена был идеальным для обоснования правомочности практики, изначально относящейся к школе Сакья. Возведя линию преемственности к Дракпе Гьялцену, Пабонка мог представить практику Шугдена как истинно гелугпинскую и интерпретировать ее неоспоримые сакьяпинские корни как промежуточный эпизод в этой по сути гелугпинской истории.
Перевод: Дарима Дарибазарон.
